Повести - Страница 74

К оглавлению

74

Вдвоем с Али они стали отвинчивать крышку люка… Туго поддавалась скрипящая нарезка.

Наконец люк открыт. Степунов вытянул подбородок, уперся им в нарезной борт и заглянул вниз.

Смотрел он долго и сосредоточенно… Мариам казалось, что она больше не выдержит. «Ну говори же, говори, Степунов!» хотела вымолвить Мариам, но у нее не хватало дыхания.

— Шар пустой! — заключил техник и, вздохнув, заметил: Аккумуляторы подходящие. Вот бы к нашим добавить!

— Там никого нет? — прошептала Мариам.

Ребята растерянно переглянулись. Кто же может быть в этом завинченном наглухо шаре?

«Уж не случилось ли чего с Мариам? — с тревогой подумал Рагим. Странно она себя ведет».

Он много видел конструкторов, изобретателей, сам, можно сказать, тоже изобретатель. Ему понятно их нетерпеливое любопытство, если дело касается чего-либо нового в технике. Но такого ни с кем не бывает… Об этом же думал и Степунов.

И только Али Мамедов, самый черный из всех ребят и самый молодой из техников на опытном заводе, неистовый радиолюбитель, неисправимый фантазер и мечтатель, почему-то первым прочел в глазах Мариам то, о чем она боялась сказать.

Али скользнул в люк, повис на руках и спрыгнул вниз, на дно шара.

Настала такая тишина, что, казалось, даже волны остановились где-то на полпути к берегу, боясь нарушить ее своим плеском.

Прильнув ухом к стенке шара, Мариам слышала шлепанье босых ног, затем какое-то царапанье.

— Нет тут никого, — послышался гулкий, как из бочки, голос Али.

Мариам не понимала, что же она должна делать — радоваться или вновь мучиться: в шаре никого не нашли, но исчезла и надежда увидеть Васильева живым.

Из люка появилась голова Али. В зубах он держал черную клеенчатую тетрадь и, упираясь в борта, старался выбраться из шара.

Наконец он вылез и высоко поднял тетрадь. Руки товарищей протянулись к ней. Но Али, соскользнул с шара всем известным способом, как многие в детстве скатывались со снежных гор без салазок, плюхнулся в воду и передал тетрадь Мариам.

Пытаясь овладеть собой, дрожащими, неповинующимися пальцами она взяла тетрадь и открыла на первой странице:

«А. Васильев. Технический дневник».

Все поняла Мариам. Он послал тетрадь, чтобы не погибли вместе с ним его записи.

Перелистывая страницы, она смотрела, как сквозь мутную пленку, на числа, формулы, чертежи. Вот день, когда Мариам впервые увидела Васильева в его лаборатории. Дальше снова какие-то эскизы… А это… последняя ночь — 30 сентября… Мариам дрожала от еле сдерживаемых рыданий. «Итог последних лет», прочитала она, глотая слезы, а дальше внизу: «Что-то будет?»

Мариам перевернула новую страницу и вздрогнула от ощущения чего-то страшного и неотвратимого.

Это его последние слова… Через всю страницу наискось тянулись строчки, написанные красным карандашом.

Глава двадцать третья

«ВСЕ БУДЕТ СДЕЛАНО ДЛЯ СПАСЕНИЯ ВАСИЛЬЕВА

Только что кончилось совещание в кабинете директора. В пепельницах — горы окурков. Голубой дым, похожий на тонкую пряжу, тянулся в окно.

Агаев и парторг остались одни.

— Понимаешь, Джафар, — как бы продолжая прерванный разговор, начал Рустамов, — поднять васильевскую конструкцию очень трудно, но, как видишь, можно! А это получается только потому, что по своей натуре, по своему воспитанию каждый из наших людей в какой-то мере изобретатель… Для советского человека, как иной раз мне кажется, просто нет неразрешимых задач.

— Сейчас я в этом убедился, — согласился директор. — Однако танк мы успеем поднять к вечеру, но… найдем ли мы Васильева живым? Вот в этом я не уверен.

Рустамов поднял строгие глаза. В них таилось недовольство.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил он. — Буквально несколько минут назад профессор Гусейнов утверждал, что для одного человека при данной кубатуре воздуха хватит до завтрашнего утра…

— Я не о том, — нервно перебил его директор. — Воздуха хватит… А мужества? Ты об этом забыл? Васильев, так же как и мы с тобой, понимает, чего ему следует ожидать… Так не лучше ли сразу открыть все кингстоны.

— Этого никогда не может быть!

— Почему?

— Он коммунист…

Агаев молчаливо согласился и подошел к окну.

— Люди у нас особенные, Джафар, — после недолгого молчания сказал парторг. — Вот и верим мы им, как себе… А если попадаются негодяи, то приходится к ним присматриваться. Уж не с той ли они стороны?… Сегодня ко мне прибежал Нури и стал доказывать, что «рыбаки», которых задержали ночью пограничники, люди не наши, а чужие… И знаешь, чем он это доказывал? Говорит: не могут наши люди друг друга топить. А он сам видел, как «рыбак» на баркасе в отчаянии и злобе отрывал пальцы своего товарища от руля.

— Кстати, он что-то говорил о цилиндре с крюками?

— Об этом спрашивали этих «героев». Они отрицают, причем будто, бы убедительно. «Парню, наверное, со страху осьминог почудился» именно так и сказал один из них… — Рустамов взглянул на часы. Следователь не мог меня дальше задерживать. Он, конечно, знал, что сейчас самое главное — успеть спасти Васильева… Но, понимаешь, какая история… — Он подошел к двери и, приоткрыв ее, посмотрел в приемную. — Этого «председателя артели» видели на площадке лестницы, где находится квартира Васильева… Странное совпадение!

Громкий стук в дверь заставил Рустамова обернуться.

— Войдите! — сказал директор.

Кто-то застучал еще сильнее.

Рустамов быстро подошел к двери, распахнул ее и столкнулся с Мариам. Она не могла перевести дух от волнения и дрожащей рукой протягивала парторгу тетрадь.

74